Чаша завтра разбита глухим вчера,
И пространство зенитки опять тревожат.
Словно когти стальные, прорвавшие сотни ран,
Самолёты с распятого неба сдирают кожу.
А в церквушке, подняв светлы очи на образа,
Поп губами шептал: «Не ведают… Ты прости их, Боже!..»
Поле спелой пшеницы гладит ветер, пустив волну,
Но иная волна ниву хочет погладить тоже,
Траки тигров безучастно поспевший колос жнут
На дремавшей земле окаянное лихо множат.
А в пролеске, подняв светлы очи и зря Луну,
Поп губами шептал: «Не ведают… Ты прости их, Боже!..»
Как варяги входят в деревню всё сокрушать,
Дети, женщины, старцы кричат, увидев лихие рожи.
Поп не дрогнув стеной стоит, да не остановишь рать,
Ну, а разве кадило с автоматом поспорить может?
И в пылающей бане, подняв светлы очи и весь дрожа,
Поп губами шептал: «Не ведают… Ты прости их, Боже!..»
Бог услышал. Разверзлось небо, и ливень забил огонь.
Только выжило двое, остальным ничто уже не поможет.
Сухо в горле, першит, в кожу въелась пожарищ вонь.
Но опять их схватили, вынося приговор посложней и строже.
И в подвале, подняв светлы очи к Луне, заглушая стон
Поп губами шептал: «Не ведают… Ты прости их, Боже!..»
У сарая стоит отряд, всех прижав к стене,
Автоматы на взводе, и стрелков не корёжит.
Слышен залп, оседает белый, как будто снег,
Поп, чьё тело забилось предсмертной дрожью,
Но воздев светлы очи на небо в последнем сне
Поп губами шептал: «Не ведают… Ты прости их, Боже!..»
Бог разгневан. Тысячи алых звёзд поливали огнём
Целый день кресты, забивая в землю. И что же?
Кровью насквозь пропитан густой чернозём,
И пшеница взрастёт втрое тут, быть может.
Только ветер носился над полем и выл своё:
«Нет. Не ведают, что творят… Не ведают… Ты прости их, Боже!..»
), но перечитав – подстроился и, что называется, впитал без остатка. 
